Стефано Пелли. Чтобы Улисс вернулся...

В помощь начинающим осваивать юнгианские идеи.

Стефано Пелли. Чтобы Улисс вернулся...

Сообщение Vladimir » 08 апр 2016, 16:52

Стефано Пелли. Чтобы Улисс вернулся...
Stefano Pelli. Affinché Ulisse ritorni…

Телемах стоял выпрямившись, вбирая полные легкие воздуха, поднимавшегося от скал.
Голыми ногами он прочно утвердился на земле, но взглядом следил за полетом крошечной стаи чаек, следующих с запада, в благоразумном отдалении от тяжелевших на горизонте черных туч.
В тот момент все мысли его поглотило то странное спокойствие, зависание в настоящем, которое отменяет расстояния, усмиряя волнение вокруг корабля будущего, и позволяя, наконец, сердцу просто свободно биться.
Медленным, осторожным движением рук он отер лицо и шею; водяные испарения от скал отражали последние лучи солнца, почти полностью уже скрывшегося за тучами, которые теперь казались почти антрацитовыми. Красноватый апельсин солнца как пламенеющая кисть растворял черную краску неба.
Точно так удары его сердца постепенно растворяли тьму предвестий, мрак тревоги, которая его хватала и хоронила в иных мирах каждый раз, как он осмеливался думать о будущем.
Но все это теперь проходило как подземный поток, легкие земные колебания, посланные Посейдоном, и мешалось с мурашками на коже, ответом начинавшему свежеть воздуху.
В этом осеннем закате все нужное пространство и время повисло здесь, в пустоте над скалами и в водяном паре, которые делали еще более нематериальным расстояние между Телемахом и горизонтом; между этим юным мужчиной и незнакомым ликом его отца, Улисса.

Любовь между отцом и сыном была центральным чувством и опорой общества в античной Греции.

В "Государстве" Платона скверная политика тирании происходит напрямую от регрессии к до-цивилизованным (или до-отцовским) формам личности.
С другой стороны вся "Теогония" Гесиода, первая систематизация различных мифологических традиций, это история отношений между отцовским божеством (Зевс, Посейдон, Гадес) и тем, что его узаконивает – сыновьями. Они в свою очередь могут разделяться на любимцев (Аполлон, Гермес), изгоев (Арес, Гефест) и требующих присмотра (Дионис, или Вакх), независимо от того, являются они богами, полубогами или людьми. [1]
Кажется, почти всегда люди оказывались зажатыми между внутренним миром архетипов, универсальных моделей, которые могут активизироваться в нас, управляя эмоциями и поведением, с одной стороны – и внешним миром стереотипов, то есть ожиданиями единообразия с внешними социо-культуральными моделями, с другой.

Если посмотреть на мой простой личный опыт отцовства, то есть один образ, произведший на меня впечатление много лет назад.
Это образ из фильма "Капитан Крюк", где актер Робин Уильямс, растолстевший и неуклюжий экс-Питер Пэн, распознанный в отсутствующем отце, который думает лишь о работе, на долгом и трудном пути возрождения собственной радостной и легкой части, но еще и в присутствии своих детей, дабы не пасть окончательно и не провалить свою миссию, должен выразить заветную мысль – почти невозможное предприятие для его поржавевшего воображения.
И вот, когда он почти пал, он нежданно находит свою заветную мысль: …"я – отец!".
Годы спустя я противостоял кризису и радикальному изменению в собственной жизни, и однажды перед моим недоверчивым взором происходит следующая сцена: двое моих сыновей, семи и пяти лет, разыгрывают сражение на пластиковых мечах. В один момент меньший обращается ко мне и говорит эпическим тоном: "…вот мой меч, я рыцарь, а ты Король… и если некто попытается отнять у тебя корону, я отрублю ему голову!".
Я буквально остолбенел, не только из-за своевременности и соответствия содержанию кризиса, который я проходил, но потому что тут же старший ответил другое: "куда там, никто не может отобрать у него корону… и знаешь почему? Потому что мы двое и есть его корона!".
Мне приводилось вспоминать этот эпизод много раз, в профессиональной среде и отношениях дружеских или простого знакомства, под растерянным взглядом отца поверженного грузом ответственности, непропорциональной собственным возможностям, или же подростков, гневно-враждебных и требовательных – или яростно равнодушных, отступивших, во вред себе, в запирательство и молчание.
В обоих случаях воспоминание это помогло удержать свободным и освещенным направление Я-Самость, единственное измерение, позволяющее человеку преодолевать тревогу, порожденную противоречием между внутренним миром архетипов и внешними стереотипными моделями, вменяемыми духом эпохи. Дух этот проявляется во всей серии мифов, индивидуальных и коллективных, к которым все мы, более или менее сознательно, имеем отношение: от мифа о молодости до мифа о разумности, от мифа о власти до мифа о счастье, от мифа о материнской любви до мифа о безумии и психотерапии, от мифа о глобализации до мифа о рынке, терроризме, войне, безопасности, роде…
Но мы знаем также, что "кто не имеет смелости открыться кризису, отказываясь от тех идей-мифов, которые до сих пор направляли его жизнь, тот не приобретает в спокойствии, но подвергается тому собственному волнению, которого более не понимает, более не ориентируется". [3]

В "Илиаде" и "Одиссее" Гомер дает нам две мифические фигуры отцов, которые некоторым образом принадлежат одному историческому измерению: Улисс и Гектор.
Первый очень человеческий, и, как следствие, несовершенный, двойственный и неправильный, похожий на нас, колеблющийся между непосредственной, юношеской, до-отцовской необходимостью – и верностью будущему, то есть между жаждой приключения и обязательством возвращения в семью: его настоящая сила, больше чем хитрость и героизм, - это присутствие, а поражение состоит в отсутствии. Второй нам напоминает, что настоящая смелость – встретить с серьезностью не только битву, но также чувства и воспоминания.



В VI Песне "Илиады" мы видим, как во встрече между Гектором, женой Андромахой и новорожденным сыном Астианаксом, встречаются и вступают в противоречие некоторые архетипы отцовства; то, что ныне известно как "Жест Гектора" – еще и название прекраснейшей книги юнгианского аналитика Луиджи Зойя [6].

Гомер пишет:

"...сына обнять устремился блистательный Гектор;
Но младенец назад, пышноризой кормилицы к лону
С криком припал, устрашася любезного отчего вида,
Яркою медью испуган и гребнем косматовласатым,
Видя ужасно его закачавшимся сверху шелома.
Сладко любезный родитель и нежная мать улыбнулись.
Шлем с головы немедля снимает божественный Гектор,
Наземь кладет его, пышноблестящий, и, на руки взявши
Милого сына, целует, качает его и, поднявши,
Так говорит, умоляя и Зевса, и прочих бессмертных:
"Зевс и бессмертные боги! о, сотворите, да будет
Сей мой возлюбленный сын, как и я, знаменит среди граждан;
Так же и силою крепок, и в Трое да царствует мощно.
Пусть о нем некогда скажут, из боя идущего видя:
Он и отца превосходит! И пусть он с кровавой корыстью
Входит, врагов сокрушитель, и радует матери сердце!"
Рек - и супруге возлюбленной на руки он полагает
Милого сына; дитя к благовонному лону прижала
Мать, улыбаясь сквозь слезы."

(Илиада, VI, 466-484, пер. с древнегреческого Н. Гнедича)

Луиджи Зойя отмечает, что: "С одной стороны, отказ Гектора от доспехов может представить отца действительно лишним, поскольку неотличимо похожим на мать. С другой, факты нам говорят, что в этих случаях сын ищет иные мужские фигуры, наделенные оружием. Наверное, у противоречия отца нет решения, и оно соотносится именно с его глубинной идентичностью: отец должен снять доспехи, чтобы дать узнать себя сыну. Но, чтобы сделать это, он должен сперва надеть их. (…) Более соответствующий отец это именно Гектор, совершенный, потому что сложный. (…) Особенность отца состоит именно в этом: он может быть с сыном, но умеет носить доспехи, может быть отцом, когда он воин". [6]
Очевидно, что бытие Воином здесь понимается как способность противостоять действительности и жизненным трудностям; как фаза развития, в которой опыт "я" еще сильнее укрепляется и, в последствии, может быть превзойден.
Действительно, сила Воина физическая, эмоциональная, ментальная и духовная. Будда рождается в семье "царей-воинов" и отличается в военных искусствах, от которых отказывается только после того как ими полностью овладел.

Задача Воина – это добиться утверждения себя, уверенности, смелости, уважения.

Эти качества вырисовываются в противоположность качествам Сироты, который составляет его тень: разочарованный идеалист, чье падение столь же болезненно, сколь высокой была идеализация. Тут мы особенно в отрочестве, когда ребенок открывает, что родители не всемогущи и, следовательно, не могут охранить его от превратностей жизни.
Но именно это разочарование рождает импульс покинуть дом, превратиться в Странника, исследовать и рисковать потерять прежнюю безопасность, часто пересекая темную ночь души, чтобы достичь веры более уравновешенной и сложившейся.
Инициатический переход от Странника к Воину, сейчас все более неизвестный подросткам и молодым людям, которые расплачиваются за отсутствие инициирующих или благословляющих отцов, будучи знакомыми в основном с отцами благодетельствующими и одаривающими материальными благами, - это переход, который позволяет успешно принять архетип Мученика.
На самом деле в инициации принималась способность страдать, выносить раны, разочарования, поражения и вытекающие последствия, завоевывая идентичность и чувство ценности для себя и для других.
Первая среди задач развития человеческого существа – становление субъектом, отделяясь от сети инфантильных отношений и заявляемых ценностей, первая среди которых – неоднократное даровое получение материнской груди.
Включение Мученика, таким образом, позволяет трансформировать нарциссический эгоизм Сироты, отказываясь от инфантильных желаний, чтобы достичь более подлинного и прочного типа удовольствия. В буддизме это обозначено как Отказ.
Но если сперва нет воплощения Воина, невозможно принять тайны условленной жертвы, sacrum facere [лат. принесение жертвы]. И если еще раньше нет встречи с сомнением, с чувством вины и искупления, и с собственным долгим одиночеством на пути Странника, как подчеркивает Луиджи Зойя, то можно замереть в состоянии психического младенца, что сейчас очень распространено, поскольку возбуждено и вскормлено еще и более разнузданным потребительством.
Не узнав этой двойственности давания и получения как условия становления моральными существами, молодые люди сегодня не имеют иных моделей отношений помимо себя самих и своих ровесников, оставаясь подвешенными в вечном настоящем, которое в так называемом "взрослом" мире не находит никакого культурального следа, что оставляет подлинное достижение; то есть реализация и использование этически сильных целей, в которых личное достижение становится привлекательным и работает для всеобщего блага.
Сегодня жест Гектора, что явлен как возвышение, благословение и инициация сына, это не выражение отцовской необходимости давать жизнь с юридической, теологической и антропологической точки зрения, но, напротив, вытеснен различными видами направленного патернализма, что в исторической этимологии выражено словами Пьеро Гобетти (1924), одного из отцов-основателей нашей Республики, как "форма правления, которая вверяет власть абсолютному суверену, чьи шаги в пользу народа учитывали моменты личного расположения, которые исключают узнавание прав самого народа".
Благодетельствующий суверен сменяет отца благословляющего, когда божественный дар перестает символизировать приток энергии, что от Самости сходит в личность, чтобы трансформировать ее в дар от себя к внешнему миру, становясь вместо этого средством роста собственной личной силы.
Хроники этого времени, одновременно с хрониками всех времен, часто представляют нам гротескный союз между этой патерналистской модальностью и кровавыми практиками нарушения человеческих и гражданских прав со стороны худших тиранов.
Если истинного признания другим каков "Ты" не существует, им не будут признаны ни права, ни стремления, ни способность реализоваться как субъекта который может и хочет.
Еще более актуально то, что говорил Мартин Лютер Кинг на своих лекциях и что подтверждал на встречах со своими собратьями: "угнетатель никогда не дарует свободу по внезапному решению, это угнетенные должны потребовать ее получения".
Из символического и психологического хода нашего рассуждения очевидно, что боевая и утвердительная сущность прав, включая права "души", необходима как на территории нашей личности, так и в обществе и мире, где мы живем.
И поскольку "инстинкты, импульсы, желания и эмоции стремятся проявиться и требуют выражения" [1], сегодня как никогда основной становится важность уметь все это "выражать соответствующим и конструктивным образом", отыскивая именно непосредственные способы, символические действия и даже возможности превращения боевых и агрессивных энергий.

В этом состоит действенность отцовского принципа как регулирующего элемента, носителя Логоса и духовной вертикали, Воина и Мученика, что намекает на возможность реализации Мага, который, между прочим, не то что видно глазами Сироты (то есть шаман, колдун, изготовитель зелий и магических формул, которые исцелят или умертвят кого-то, либо позволят выиграть или проиграть войну), но просто… мы сами.
Маг прекращает сражаться, познавать чтобы дать силу эго к мирским целям, не совершает движений к эгоистическим целям. С активацией Мага мы открываем, что Вселенная не статична, но в постоянном творении, и мы все вовлечены в эту магию.
Мы возвращаемся к изначальному Единству, к распаду дуализма Я-Мир. Мы возвращаемся к младенцу до разделения Я-объект, но в сознательном состоянии и только после работы, проведенной на предыдущих стадиях.
Мы можем, наконец, приблизиться к по-настоящему чистому и всеобщему значению нашего бытия в мире и к миру, то есть для мира, преодолев каждое отделение от нашей глубинной и подлинной, удивительной человеческой природы.

Таким образом поиск отца, тема нынешняя, но равно древняя и архетипическая, делает очевидным, что если отец, личностный либо как принцип, что позволяет сыну стать таковым в свою очередь [6], сегодня все больше отсутствует, становится все более ценной и срочной необходимость обрести его и отыскать то лицо, в котором можно отразиться.

Как Телемах, мы все хотим знать, кто наш истинный отец, который нас выбрал, а не просто породил, потому что, как говорит учитель Тхить Нят Хань, "сыну нужен отец, чтобы иметь доступ к своему истоку, и отцу нужен сын, чтобы иметь доступ к будущему и к бесконечности" [5].
И тогда, если мы еще и отцы, мы должны выучиться натягивать лук, чтобы Улисс вернулся.

Библиография:
1. Assagioli R., “L’Atto di Volontà”, Astrolabio
2. Bolen Jean S., “Gli dei dentro l’uomo”, Astrolabio
3. Galimberti U., “I miti del nostro tempo”
4. Pearson C., “L’Eroe interiore”, Astrolabio
5. Thich Nhat Hanh, “Il segreto della Pace”, Mondadori
6. Zoja L., “Il gesto di Ettore”, Bollati Boringhieri (Зойя Л. Отец: Исторический, психологический и культурологический анализ. – М.: Книжный дом "ЛИБРОКОМ", 2013, пер. с англ.)

Стефано Пелли (Stefano Pelli), психолог, первоначальное образование в динамически ориентированной аналитической психотерапии.
Учредитель Института Психосинтеза, профессиональный наставник SIPT (Società Italiana di Psicosintesi Terapeutica), был директором Центра в Гроссетто.

(Перевод с итальянского Марии Драбович)
Tags: psicologia analitica, psicosintesi, traduzione
Vladimir
 
Сообщения: 4968
Зарегистрирован: 24 июл 2009, 17:45
Откуда: г. Астрахань

Вернуться в Библиотека Юнгдрим Толковый словарь по аналитической психологии

Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 3

cron