В Хакасии имя революционного романтика Аркадия Гайдара лучше не упоминать. Рассказы о зверствах "банды Гайдара" передаются там как семейные предания из поколения в поколение. Но почему-то публично не обсуждаются.
"Моя мать рассказывала, что согнал Гайдар со своим отрядом больше ста человек на обрыв у реки и начал расстреливать. Он стрелял из нагана в затылок.
Не белогвардейцев (они в тайге были), а простых крестьян. Много было женщин, подростков, детей. Тех, кто оставался жив, Гайдар пинками сталкивал с обрыва в реку. Зверь, а не человек. Моя мать чудом осталась жива, потому что ушла в этот день к родственнице в другую деревню. А ее мать, двух братьев и сестру убили..." - так рассказывала мне о пребывании в Сибири будущего детского писателя активистка общества книголюбов Хакасии. И не она одна.
История Гражданской войны как-то выпала из нашего поля зрения. В обществе "Мемориал" справедливо ответили, что они занимаются жертвами сталинских репрессий, меньше - сталинскими палачами, а Гайдар не относится ни к тем, ни к другим.
Но мне два лика Гайдара - палача и автора светлых детских книг - не давали покоя. Всего месяц поисков в библиотеках и запросов в архивы открыл для меня совершенно новую личность.
Он не танцевал на сельских вечеринках...
2-й боерайон, которым командовал Аркадий Голиков (настоящая фамилия Гайдара), включал в себя шесть нынешних районов на юге Красноярского края: Ужурский, Шарыповский, Орджоникидзевский, Ширинский, Боградский и часть Усть-Абаканского.
Как доносил Аркадий Голиков командующему ЧОНом [Часть особого назначения] Енисейской губернии в первых числах апреля 1922 года, "Особенно зараженным бандитизмом является участок, расположенный к западу от села Форпост, заключенный между течениями рек Черного и Белого Июса. Эта гористая, покрытая мелкими лесами местность, является надежным убежищем шаек, набегающих из-за реки Черный Июс и с территории 1-го боерайона.
Особенно привлекательными для бандитов являются:
1. Покровское - Чабаки с его золотым рудником "Богодарованный".
2. Почтовая станция Шира, с которой три раза похищался телеграфный аппарат.
3. Крупные склады соли губсовнархоза в поселке Озерном.
4. Государственный курорт Шира с запасами имущества губздрава, медикаментами и продовольствием.
5. Рудник "Юлия" с запасом динамита.
Поэтому прошу дать мне еще 80 человек, после чего на всю предстоящую летом кампанию я не попрошу ни одного человека и возьму на себя полную ответственность за результат последней.
Бандитизм носит в основном уголовный характер. Но сам главарь именует банду "партизанский отряд имени великого князя Константина Михайловича", в составе которого не менее 120 и не более 160 человек. Им будет содействовать "вспомогательная часть" в виде одиночек, до поры до времени пользующихся гостеприимством зараженных бандитизмом улусов".
О том, как в ее доме в селе Форпост жил Аркадий Голиков, рассказывала Тимуру Гайдару Аграфена Александровна Кожуховская. Судя по всему, даже в шестидесятые годы бабушка, доживающая свой век в доме престарелых в Абакане, лишнего не болтала. Умильно вспоминала, как обиделся, рассердился и даже решил съехать с квартиры ее важный постоялец, когда увидел, что принесенный им с речки улов - несколько пескарей - не зажарен, а брошен кошке.
И еще рассказывала, как во время вечеринок ее квартирант не плясал со всеми. Стоял в сторонке и только притопывал сапогом в такт музыке. "Всякое бывало. Веселый, ласковый, а то - не приведи господь! - туча тучей. Иван-то Соловьев, атаман, - местный. Он тут все ходы и выходы знал. Как приехал новый командир, Соловьев стал слать ему записки: "Аркадий Петрович, приезжай погостить. С честью встречу - с честью провожу". Как Аркашка получит записку, целый день ходит сам не свой. Всюду ему чудится Соловьев. Ни разу в глаза не видел, а все Соловьев перед глазами. Терпеть его не мог, а увидеть, поймать Ваньку - другой мечты не было".
Известно о Соловьеве немного. Лет ему было тридцать с небольшим
Местный уроженец. Бывший колчаковский урядник. Был арестован в 1920 году, бежал, создал банду, в которую вскоре влился офицерский колчаковский отряд полковника Олиферова. У Соловьева была политическая программа: атаман добивался отделения Хакасии от Советской России.
У Голикова было постоянное ощущение, что Соловьев ежеминутно рядом (он его так и не поймал). И начал командир проводить "профилактику" среди местного населения. Людей без суда и следствия расстреливали, рубили шашками, бросали в колодцы. Голиков не знал пощады ни к старикам, ни к детям.
Основным объектом кровавой охоты молодого комиссара становились местные жители - хакасы. Даже командующий ЧОНом [Часть особого назначения] губернии В. Какоулин был вынужден признать: "Мое впечатление: Голиков по идеологии неуравновешенный мальчишка, совершивший, пользуясь служебным положением, целый ряд преступлений". Другими словами, даже для коллег по наведению революционного порядка становилось очевидным, что Голиков не красный герой, а психически больной человек с маниакальной страстью к убийствам.
В красноярских архивах документы о самых жестоких расправах не сохранились. Есть только письмо волостного исполкома из села Курбатова в Ачинск, посланное с нарочным: "Прибывший отряд сразу пустил в ход плети, которые, по нашим мыслям, должны существовать в области преданий времен Колчака, а не проявляться теперь при Советской власти, которая сказала: "Долой смертную казнь и телесные наказания без суда!"
Видимо, были еще донесения, потому что вскоре пришла телеграмма из штаба войск ЧОН: "Командиру 6-го сводного отряда. Сообщаю резолюцию комЧОНгуба о Голикове: "Арестовывать ни в коем случае. Отозвать. Какоулин".
После приезда в Красноярск для выяснения "обстоятельств" Аркадий Голиков был не только исключен из партии, снят с должности, но и направлен на психиатрическое освидетельствование. Существует версия, согласно которой о деле Гайдара знал Сталин. На просьбу Аркадия Петровича о восстановлении в партии кремлевский хозяин лаконично отрезал: "Мы-то его, может быть, и простили бы. Но простят ли хакасы?.."
Письмо Аркадия сестре Наташе: "Красноярск, 17 января 1923 года, вторник
Мне приходится уехать на месяц в Физиобально-терапевтический (физиобальнеотерапевтический???) институт в Томск. На днях по поручению губкома был созван консилиум, и врачи определили: истощение нервной системы в тяжелой форме на почве переутомления и бывшей контузии, с функциональным расстройством и аритмией сердечной деятельности".
Истощение нервной системы не было уловкой для избежания наказания. В историю болезни органично вписывается история жизни. Вот строки автобиографии Гайдара:
"Родился 9 января 1904 года в гор. Льгов Курской области.
Из пятого класса Арзамасского [Дом -музей А.П. Гайдара] училища (реального) ушел в Красную Армию добровольцем, был членом РКСМ.
Ни в каких белогвардейских, антипартийных и прочих поганых организациях не состоял.
Был на фронтах: Петлюровском (Киев, Коростень, Кременчуг, Фастов, Александрия). Весь 1919 год, до сдачи Киева в сентябре, - сначала курсантом, потом командиром 6-й роты 2-го полка отдельной бригады курсантов.
Потом был на Польском фронте под Борисовом, Лепелем и Полоцком - 16-я дивизия, полк забыл, потому что тут у меня было три болезни - цинга, контузия в голову и сыпной тиф, - так что толком я опомнился только в Москве, откуда я был направлен на Кавказский фронт (март 1920 года) и был назначен командиром 4-й роты 303-го полка 34-й дивизии 9-й армии.
После захвата остатков деникинцев (армия генерала Морозова) под Сочи стоял с ротой, охранял границу с белогрузинами (мост через реку Псоу) за Адлером, но вскоре, когда генералы Гейтман и Житиков подняли на Кубани восстание, были мы переброшены в горы, и все лето до поздней осени гонялись за этими бандами.
В 1921 году, после Высшей стрелковой школы, был командиром сводного отряда, затем командиром 23-го запасного полка в городе Воронеже и отправлял маршевые роты на Кронштадтское восстание.
Потом был командиром 58-го отдельного полка армии по подавлению восстания в Тамбовской губернии (антоновщина), по ликвидации которой был назначен начальником второго боевого района, на границе Монголии (Тана-Тувы), где только что прошли части белого полковника Олиферова и остатки офицерской банды Соловьева. [Барон Унгерн - Бог войны]
Тут я начал заболевать (не сразу, а рывками, периодами). У меня нашли травматический невроз. Несколько раз лечился. В ноябре 1924 года был уволен с выдачей выходного пособия по болезни из РККА. Взысканий, кроме нескольких дисциплинарных (не крупнее 1-3 суток гауптвахты), не было.
Арк. Гайдар-Голиков".
Наверное, такая же судьба была у сотен российских мальчишек, родившихся в интеллигентных семьях, учивших в гимназиях и реальных училищах закон Божий, да так и не доучивших. Их законом стали законы классовой борьбы.
Аркадий ушел воевать, когда ему не было пятнадцати лет. Он бредил военными подвигами с той поры, когда его отец, Петр Исидорович, сельский учитель, ушел на фронты 1-й мировой. В общем-то, с той поры семьи у него и не было. Вернувшись с войны, отец женился на другой женщине.
"Два с половиной года прошло с тех пор, как я порвал всякую связь, мой друг, с тобою, - писал сын отцу.- За это время я не получил ни одного письма, ни одной весточки от тебя, мой славный и дорогой папа... Я ушел в армию совсем еще мальчиком, когда у меня, кроме порыва, не было ничего твердого и определенного. И, уходя, я унес с собой частицу твоего миропонимания и старался приложить его к жизни, где мог..." (Красноярск, 23 января 1923 года).
Мать, Наталья Аркадьевна, акушерка, активно занималась большевистской работой и умерла в 1924 году от скоротечной чахотки в должности заведующей губздравотделом в Киргизии. Она гордилась своим сыном-командиром и на смертном одре писала, что завещает ему жизни своей не щадить за власть Советов.
Аркадий мечтал о том, что у него самого будет идеальная семья
В Перми он женится [вторым браком] на семнадцатилетней комсомолке Руве-Лии Лазаревне Соломянской, в 1926 году в Архангельске у них родился сын Тимур.
Когда вышла первая книга Гайдара, семья переехала в Москву.
В 1931 году Лия Лазаревна с сыном ушла к другому. Аркадий остался один, тосковал, не мог работать и уехал в Хабаровск корреспондентом газеты "Тихоокеанская звезда".
В пятом номере альманаха "Минувшее", вышедшем в Париже в 1988 году, были опубликованы воспоминания журналиста Бориса Закса об Аркадии Гайдаре [Б.Закс. Земетки очевидца. 378-390], с которым они вместе работали и жили в Хабаровске.
Гайдар резался. Лезвием безопасной бритвы
"...Мне пришлось за мою долгую жизнь иметь дело со многими алкоголиками - запойными, хроническими и прочими. Гайдар был иным, он зачастую бывал "готов" еще до первой рюмки. Он рассказывал, что детально обследовавшие его врачи вывели такое заключение: алкоголь - только ключ, открывавший дверь уже разбушевавшимся внутри силам*. Конечно, верить Гайдару на слово - дело опасное, но этот его рассказ отвечает тому, что я видел собственными глазами.
Однажды мы (Е.И. Титов и я), жившие в одной редакционной квартире с Гайдаром, начали замечать в его поведении что-то неладное. Мы знали о его болезни и принялись уговаривать, пока не поздно, обратиться к больницу. Наконец, после долгого сопротивления, он согласился. Втроем мы направились на поиски психолечебницы. С трудом добрались. В вестибюле Гайдар сразу опустился на ступеньки, и мы стали ждать врача... Гайдар искоса взглянул на нас и сказал: "Хорошие у меня товарищи, куда привели".
Врач принял нас сухо. Выслушал, посмотрел на Гайдара и взять его в больницу отказался. Он, видимо, не привык, чтобы к нему являлись добровольно и не набедокурив, а потому не признал Гайдара больным.
Дорога обратно далась еще труднее. Гайдар еле передвигал ногами. У меня было время, я работал в ночной редакции, но Титову пора было сдавать в набор телеграммы, и он ушел вперед, оставив нас вдвоем. Едва Титов ушел, Гайдар бессвязно, заплетающимся языком стал обвинять Титова в том, что тот будто бы сказал: "Лучше бы вы со славой погибли в бою".
Гайдар производил полное впечатление пьяного, хотя не пил ни капли. По дороге мы встретили нескольких знакомых и, несмотря на мои возражения, они увели Аркадия к себе. Вернулся он в дым пьяным и с первых слов объявил, что убьет Титова. "Где он?" Тому, что Титов еще не приходил из редакции, он не поверил. Вошел в титовскую комнату - никого. Тогда, взяв стул за спинку, принялся выбивать в окнах одно стекло за другим. Перевернул вверх ногами кровати, стол, стулья. Потом вышел в коридор с большой боржомной бутылкой в руке.
Смеркалось, света не было. Я метался от Гайдара к воротам, чтобы подкараулить и предупредить Титова
Позади нашего дома, во флигеле, жил Зайцев - секретарь Полномочного представительства ОГПУ по Дальневосточному краю. Услышав шум, он выскочил на крылечко флигеля и заорал: "Что тут происходит?" И в тот же миг непредсказуемая Хабаровская электростанция дала ток и перед Зайцевым предстал в окне ярко освещенный Гайдар с поднятым кверху стулом. Потом они сидели в саду и обменивались военными воспоминаниями. Потом Гайдар ушел в дом.
Я сказал Зайцеву, что напрасно он пустил Гайдара одного: сам-то я уйти со своего поста не мог, чтобы не упустить Титова. "Это прекрасный парень, - воскликнул Зайцев в ответ. - Я за него ручаюсь. Мы, старые чекисты, умеем разбираться в людях". Тут раздался звон стекла - Гайдар добивал уцелевшее окно, - и знаток людей проворно побежал в дом.
В этом случае ярость Гайдара была направлена вовне - на другого человека. Но видел я и иную ситуацию - когда эксцессы его гнева были направлены на него самого.
Я был молод, ничего подобного отроду не видел, и та страшная ночь произвела на меня ужасающее впечатление. Гайдар резался. Лезвием безопасной бритвы. У него отнимали одно лезвие, но стоило отвернуться, и он уже резался другим. Попросился в уборную, заперся, не отвечает. Взломали дверь, а он опять режется, где только раздобыл лезвие. Увезли в бессознательном состоянии, все полы в квартире были залиты свернувшейся в крупные сгустки кровью... Я думал, он не выживет.
При этом не похоже было, что он стремился покончить с собой; он не пытался нанести себе смертельную рану, просто устраивал своего рода "шахсей-вахсей". Позже, уже в Москве, мне случалось видеть его в одних трусах. Вся грудь и руки ниже плеч были сплошь - один к одному - покрыты огромными шрамами. Ясно было, он резался не один раз...
Вообще представление о Гайдаре как об эталоне благополучного советского писателя далеко от истины
С юных лет он поверил в идеи революции, сражался за них, остался им верен. И что же? Он вне партии, исключен еще в конце Гражданской войны. Всю жизнь его тянуло ко всему военному, нет у него ни одной книги без Красной Армии, даже одевался он на военный лад. И что же? Уволен из армии по чистой - из-за той болезни, что описана выше...
И вдобавок постоянные рецидивы болезни, сопровождаемые запоями и прочими эксцессами, мешавшими нормальной творческой работе. Он никогда не успевал сдать рукопись в срок, вечно спешил, хватал авансы, изворачивался, чтобы не платить неустойку.
К усидчивому труду он был способен лишь временами. Многое начинал и бросал, не окончив. В Хабаровске однажды он начал было диктовать машинистке статью, но засуетился, сказал, что забыл дома блокнот, и вдруг выскочил из окна. На том дело кончилось - Гайдар запил...
Гайдар еще в Гражданскую войну насмотрелся всякого. Ведь дисциплина в Красной Армии держалась на расстрелах. А Гайдар еще мальчишкой служил в ЧОНе [Часть особого назначения]. Думаю, что категория справедливости еще тогда перестала его интересовать. Только - целесообразность. Ведь и пленных он расстреливал во имя целесообразности - слишком много бойцов конвоя потребовалось бы для отправки пленных в тыл. Проще было расстрелять...
Гайдар был по-своему очень цельный человек. В то, что писал, верил. В том числе и в счастливую "страну Гайдара".
* Врачу вышеописанные события позволяют достаточно точно классифицировать душевный недуг писателя: маниакально-депрессивный психоз на фоне хронического алкоголизма, посттравматической энцефалопатии.
"Некому обо мне позаботиться, а сам я не умею..."
Из дневника А. Гайдара
Хабаровск
20 августа 1931
Психбольница
Очень хочется крикнуть: "Идите к чертовой матери!" Но сдерживаешься. А то переведут еще вниз в третье отделение, а там у меня за одну ночь украли папиросы и разорвали на раскурку спрятанную под матрац тетрадку.
За свою жизнь я был в лечебницах раз, вероятно, 8 или 10 - и все-таки это единственный раз, когда - эту Хабаровскую, сквернейшую из больниц, - я вспомню без озлобления, потому что здесь будет неожиданно написана повесть о "Мальчише-Кибальчише".
Вообще в лечебнице до черта всякой сволочи. Главврач, завхоз и др. - это банда паразитов, самоснабжающаяся за счет больных. Выйду из больницы - шарахну по ним хорошенькую статью поядовитей.
30 августа 1932 года
Сегодня выписываюсь из больницы. Итак, год прошел. Но, в общем, ничего особенного не случилось, жизнь идет своим чередом, и в конце концов видно, что не такое непоправимое у меня горе.
Москвы я больше не боюсь.
28 октября 1932
Москва
Выступал по радио - о себе.
А в общем - сутолока, вечеринки. И оттого, что некуда мне девать себя, не к кому запросто зайти, негде даже ночевать... В сущности, у меня есть только три пары белья, вещевой мешок, полевая сумка, полушубок, папаха - и больше ничего и никого, ни дома, ни места, ни друзей.
И это в то время, когда я вовсе не бедный, и вовсе уже никак не отверженный и никому не нужный. Просто - как-то так выходит. Два месяца не притрагивался к повести "Военная тайна". Встречи, разговоры, знакомства... Ночевки - где придется. Деньги, безденежье, опять деньги.
Относятся ко мне очень хорошо, но некому обо мне позаботиться, а сам я не умею. Оттого и выходит все как-то не по-людски и бестолково. Вчера отправили меня, наконец, в дом отдыха Огиза дорабатывать повесть.
1939 год, 8 апреля
Вчера выписался из больницы "Сокольники" - был туман мозга. Сегодня очень тепло, солнце.
14 февраля 1941 года
Я до первого марта в лечебнице - лечат меня инсулином. Это какой-то сильно крепкий медикамент, от которого малодушные люди теряют сознание. Я не терял ни разу.
Из письма к писателю Р. Фраерману: "Я живу в лечебнице "Сокольники". Здоровье мое хорошее. Одна беда: тревожит меня мысль - зачем я так изоврался. Казалось, нет никаких причин, оправдывающих это постоянное и мучительное вранье, с которым я разговариваю с людьми... образовалась привычка врать от начала до конца, и борьба с этой привычкой у меня идет упорная и тяжелая, но победить я ее не могу...